Когда строку диктует чувство

13 апреля 2013 года исполнилось бы 75 лет нашему автору, жителю села Подчерья, Леониду Ивановичу Мезенцеву. Более тридцати лет он сотрудничал с нашей газетой, был её верным читателем и другом. И в этот день мы вспоминаем о нём и хотели бы напомнить о нём людям, тем, кто его знал, кто жил рядом с ним, работал, читал его рассказы и заметки. Предлагаем вниманию читателей материал из нашей газеты десятилетней давности.

«Ага, - сказал Андрей, - глядите, ставни на обоих окнах открыл - видать, гостей ждет». Гости - это мы. И ехали мы в деревню Подчерье, в гости к Леониду Ивановичу Мезенцеву, старинному другу нашей газеты. 13 апреля Леониду Ива­новичу исполняется 65 лет, из них 40 лет он сотрудничает с газетами Республи­ки Коми, с районкой дружит с первых лет ее основания.

Ехалось нам по подчерской дорожке весело и непринужденно. День - мартов­ский, пронзительно свежий, с легкими тенями поддеревьями, омытый солнцем - чистый Левитан; в сиреневатом воздухе далеко видна синь предгорий Урала. Так и доехали до села - с удовольстви­ем и любованием природы.

Хозяин, Леонид Иванович, хоть и при­болел шибко грудью (бронхит!), вышел встречать нас к калитке по хорошо заме­тенной снегом тропинке: сил пока нет снег отгребать. Лениво полаивал Тарзанка, четырехлетний охотничий песик. Скуч­но ему - хозяин болеет, в лес не ходит. За всю жизнь, как позднее признался Ле­онид Иванович, первую зиму он дома си­дит: вот заболел, так заболел! А ведь с семи лет на лыжах...

В избе встречают нас три домашних существа - котики Фома и Ерема, один -серенький, с породистой узкой мордочкой, хитрован еще тот, видать, другой - белый с черными отметинами, более спо­койный, и их подружка, кошечка Маша, Машук - так на коми лад кличет ее хозя­ин. Хлопочет по хозяйству Татьяна Харитоновна, жена мезенцевского друга Алек­сандра Федоровича Афанасьева, накры­вает нехитрый стол - с дороги гостей подкрепить бы надо.

Хозяин усаживается на диван - здесь ему всего удобней, здесь его лежбище. Протяни руку - вот они, книги, его друзья и товарищи дневные, тут же бумага и ручка - друзья ночные, глаза подними - на стене портреты всех дорогих ему лю­дей. 18 портретов - я сосчитала. Тут и мама, и отец, братья, сестры... Портреты сделаны из старых фотографий, раскра­шенных вручную, как когда-то мастерили заезжие фотографы. На них люди из прошлого века - большинства из них уже нет в живых. Их нет, а лики их остались и прописались в этой старой теплой избе и теперь тесной дружной компанией, не судя, не рядя, ничего не прося, просто смотрят на нас, кто весело, кто строго.

Леонид Иванович родом из деревень­ки Солдаты, что была когда-то в 12 кило­метрах от Подчерья. Красивая была де­ревня, люди в ней жили, работали, детей рожали... Давно нет ее на карте района. Но на карте мезенцевской души она все­гда была и есть, и это самое светлое и вечное его воспоминание. И в большин­стве своих публикаций в районной газе­те он старается упомянуть о ней, чтобы не забывали люди, что была она такая, деревушка Солдаты. Все меньше остает­ся на земле бывших жителей деревни, но пока жив Леонид Иванович, он будет по­мнить и писать о ней и ее жителях.

Мама Леонида Ивановича, Татьяна Ва­сильевна, родила 17 детей, 14 из них умер­ли. Отец участвовал в Первую мировую войну, ранен был 7 раз, служил гренаде­ром в коми полку. Умер в 75 лет. «Он коми еврей был, - подмигивает мне Лео­нид Иванович, - разговорчивый, куда мне до него. Шутник, сказочник, веселый че­ловек небольшого роста Он мне и ска­зал в свое время - тебе надо много читать. Он очень хотел, чтобы я был нормаль­ным. Я и стал читать. Литература, поэзия с тех пор и ведут меня по жизни».

Брат Иван в 17 лет был призван на вой­ну, Великую Отечественную, и вскоре по­гиб. «Вот из него был бы толк», - вздыха­ет Леонид Иванович. В Кырте живет брат Геннадий Иванович, он в семье был сем­надцатым, и сестра Мария Ивановна Лебедева, ей будет 80 лет, она была в семье первенцем. Кстати, ее дочери Галине Прокопьевне Кокиной (она с 1943 года рождения), матери десяти детей, будет 60 лет, а внучке Людмиле Вениаминовне Хабаровой стукнет 40. Такая вот ариф­метика семейная.

У Леонида Ивановича память прекрасная, и он с ходу называет множество имен, отчеств, фамилий своих род­ственников, живущих в Вуктыле, Лемтах, Кырте, Дутове, годы их рожде­ний, профессии, факты биографий, семейное по­ложение. Удивительным образом он разбирается в хитросплетениях гене­алогического древа рода Мезенцевых, которое своими ветвями крепко сплетается с ветвями других коми родов, и разрастается, и расцве­тает именами потомков, внуков и правнуков. И это кажется бесконеч­ным: цепляются кореш­ки и корни, тянутся ве­точки, раскрываются поч­ки... И уже целый лес причудливым обра­зом пророс из прошлого, и в настоящем времени образовал семьи, родственные союзы, и среди коренных коми фамилий появляются фамилии русские, украинские. И все новые имена. И все новые люди: племянники, племянницы, двоюродные, тро­юродные, внучатые... И получается, в кон­це концов, что чуть ли не в каждом насе­ленном пункте района у Леонида Иванови­ча есть родня. Чему он, похоже, очень рад. Даже наша молодая корреспондентка Наташа Шуричева, с которой мы приеха­ли в Подчерье, по словам Леонида Ива­новича, родня ему, да не абы какая, а са­мая прямая и «двоякая»: «По Луке, по тете Любе - это по отцу родня, а по тете Любе - еще и по матери». Вот так. Наташа тоже рада. Кто ж откажется: больше родни - веселее жить на свете.

У самого Леонида Ивановича четверо детей было. Олег живет с семьей в Под­черье, Игорь - с семьей в Вуктыле, Татья­на - в Печоре, тяжко болеет сейчас. У этих детей своих по трое детей. Значит, вну­ков девять да десятая внучка - от Ольги, рано, в 35 лет умершей дочери Леонида Ивановича. «Из-за нее и я заболел. Умер­ла Ольга - как душу из меня вынули, ду­хом чуть было не упал, все здоровье она унесла, вроде как сломалось что-то во мне», - горечью неизбывной наполнены тихие слова несчастного отца. Но род Ме­зенцевых продолжается - двумя правну­ками обзавелся уже наш собеседник. Олег, Игорь - имена отнюдь не коми... -Ну, да, как думаете, откуда? Знаю про неизбывную любовь нашего внештатного корреспондента к русской литературе вообще, древнерусской в ча­стности...

-Неужели? «Как ныне взбирается вещий Олег»?

-А как же иначе! - Радуется Леонид Иванович моей догадке. - И Игорь - это в честь князя Игоря. -А Ольга? Княгиня? - Ну, конечно, княгиня. А Татьяну назвал в честь своей матери.

Сейчас Леонид Иванович занят Лер­монтовым. На табурете около дивана ле­жит томик стихотворений Михаила Юрь­евича. Перечитывает.

-Вот, знаете, читаю. Люблю русскую поэзию. Читал, кажется, все. А как стану перечитывать, - и глаза открываются, и мыслится по-другому, как заново читаю. Все воспринимаешь по прошествии лет по-другому, ведь меняется жизнь, и ты меняешься.

Люблю Фета, Цветаеву, Александра Фе­доровича Афанасьева, это псковский поэт. Есть такой поэт, воронежский, Иван Саввович Никитин, родился он в 1824 году, а умер в 1861, его больше всех люблю, он будто обо мне пишет, мысли мои читает. Пушкин - «гений, светоч мира», его никто не перещеголяет. Есенин нравится, но иногда он приукрашивает действитель­ность, как бы это сказать? подвирает, что ли? Вот пишет: «На бору со звонами пла­чут глухари» А ведь глухарь не плачет, не поет, тем более со звонами, его и не слышно.

И Леонид Иванович изображает мне, какие звуки в действительности издают глухари.

Я снисходительно машу рукой - да лад­но, одним словом, поэт, что тут скажешь, можно понять поэтическую фантазию, тем более Есенин довольно рано ушел из де­ревни, жил в крупных городах, за грани­цей, и деревня осталась в его воспоми­наниях как лубочный кусочек России.

-Нет. - Стоит на своём Леонид Ивано­вич. - Не люблю я это, когда приукраши­вают, неправда это, обман, хоть в прозе, хоть в стихах чуть обман чувствую, сразу бросаю. Это особенно телевидения ка­сается. Поэтому я его и не смотрю. Я люблю только истину.

-А Рубцова Николая любите? - решаю отвлечь его от опасной для нервов теме обмана. И, раскрыв заветный томик, при­везенный с собой, начинаю читать люби­мые строки.

-Да, Рубцова люблю, он более серьезен, чем Есенин, глубже его, пронзительнее. Да ведь он с родины не уезжал, вот и писал, как есть, что видел, чем жил. Читаю и знаю многих русских поэтов, но, - тут Леонид Иванович задумывается над тем, как луч­ше, точнее выразить свою мысль, - но Пас­тернак, как мне кажется, чувствуется, всех из них умнее. Глубиннее. Вот Блока я на­чал изучать в 1965 году, потом бросил, не­давно опять взялся - возраст другой, и по-другому все понимаешь. Но Пастернака можно всю жизнь читать, и каждый раз что-нибудь для себя откроешь. Умница!

Леонид Иванович и сам стихи пишет, но ...на религиозные темы, поэтому, оценив приемы и особенности стихосложения, не могу ничего сказать об образах и сущнос­ти его поэтического мышления - не могу быть судьей такому творчеству. Кстати, все, какие у него были, иконы Леонид Иванович отдал в православный храм. Летом соби­рается принять водное крещение.

Книги - дневные друзья Мезенцева. Он без них - никуда. «Книгу прочитал - по­знакомился, - изрекает философски Лео­нид Иванович, - вторично прочитал - друга приобрел». Выручает его в этом деле сель­ская библиотека. Вот и сейчас около ди­вана стоит тряпичная сумочка, наполнен­ная книгами - пора идти в библиотеку, сдавать прочитанное. Да такая незадача - книгу «Чугра» автора Геннадия Юшкова погрыз слегка Фома. Как сдавать? Как оп­равдаться перед библиотекарями? Горюет Мезенцев. Легкомысленно советую: «А наврите, что так и было». «Нет, врать нехо­рошо, - опять повернул на тему обмана Ле­онид Иванович. - Стыдно! Да и по вере мне нельзя врать. Вера у нас такая -по уху ударят, подставь второе; деньги в долг взя­ли и не отдают - не про­си. Мне вот должны, а я не прошу. В любой писанине можно приукрасить, а в вере - нельзя».

Мне совсем не нра­вится такая вера: и вто­рое ухо жалко, и денег не отданных, да и что это за друзья - и ухо им под­ставь, и деньги отдай. Но я молчу, Фому-то надо выручать - видать, попадет ему за «Чугру», вон, повесил виновато голову озорник, что делать? Советую тогда ска­зать всю правду, как есть. И в будущем прятать от кота все книги, раз он такой любитель прозы.

Если книги - дневные друзья, то ноч­ные - бумага и ручка. Ночью, и только ночью лучше всего пишется Леониду Ива­новичу. Ночью, чтоб никто не мешал, не отвлекал. И то - стук в окно, пугается муза, и исчезает в сенях, Пегас, стукнув копы­том, убегает за калитку... И откладывает писанину свою Леонид Иванович. Чтобы вернуться к ней следующей ночью. Или той ночью, когда почувствует, что не пи­сать он не может. Когда слова сами рож­даются в душе и ложатся на бумагу бук­вы, складываясь в слова, в предложения. Ходит тогда по половицам неслышно Ле­онид Иванович, коми по происхождению, по воспитанию, по образованию, мучитель­но подбирая русские слова и фразы, вы­страивая причастные и деепричастные обороты, чтобы звучало правильно. Что­бы пела строка, чтобы душа его легла в эти чуть корявые буквы, написанные од­нажды ночью.

Любит Леонид Иванович писать боль­ше на коми языке: «Русский язык люблю, но он жестче. Коми - плавный, задушев­ный. Вот и приходится думать, когда хочу перевести на русский. Люблю, когда по­лучается, удается подобрать причастные и деепричастные обороты, удачей считаю, если фразу выстрою и грамматически правильно, и смысл сумею передать. Ра­дуюсь».

И это чувствуется. Чувствуется титани­ческая работа над словом. Мне, как фи­лологу, всегда интересно следить за мыс­лью автора, за его усилиями создать свой стиль, свой неповторимый авторский по­черк. И у Мезенцева этот стиль ощуща­ется как ни у одного другого нашего вне­штатника. Он такой - один.

Честно говоря, люблю получать письма от Леонида Ивановича. Всегда вскрываю их с любопытством: что на этот раз на­писал наш внештатный корреспондент? Письма обычно толстые, в них листочков этак пять-шесть, а то и десять втиснет местный бытописатель. А потом вдогон­ку еще шлет письма два или три: что-то забыл, потом вспомнил, что-то захотел добавить, изменить. Перечитывать, как сам говорит, не любит: написал, сразу в кон­верт и на почту. Иначе, если перечиты­вать, «больно в груди» делается. Нет, луч­ше сразу отправлять.

Пишет он нам об истории края, села Подчерья, поселка Кырты, деревни Сол­даты. Пишет об известных и больших родах, семьях. О людях: и больших писа­телях и поэтах, и просто о соседях, одно­сельчанах. Но, пожалуй, самое интересное, что пишет Леонид Иванович, это о птицах, маленьких наших соседях на планете Земля. Синица, клест, зимородок - об этих и других птахах, обитателях наших лесов, полей и лугов пишет он свои поэмы в прозе.

Сейчас Мезенцев изучает выпь: «Не­изученная до конца, хитрая птица, - так характеризует он плутовку, - убегает она от меня».

«Я сам, будто птица, когда за ней на­блюдаю. Записи делаю карандашом, ручка замерзает. В детстве птиц держал. Сверстники смеялись. Птицы выше, луч­ше людей. Людей, стихи я люблю, без них бы не жил. Но птиц люблю больше. Лес люблю. У вас, около Вуктыла, лес молча­ливый. А у нас - наполненный птичьими голосами, зверушками. Здесь, в деревне, я просто существую, а в лесу живу. Там я связан с птичьим миром: на каждом шагу кого-то встречаю - кто-то летает, кто-то бежит по своим делам. По внешности оп­ределяю вид, подвид. Ведь одних синиц сколько! Есть и длиннохвостые, и другие. А дятлов сколько! Нескончаемо!».

«Той весной, - продолжает делиться Леонид Иванович, - все перелетные пти­цы погибли, боровая дичь гнезда потеря­ла. Снег упал. Мы с Сашкой проверяли. Да и в скворечнике пять скворчат погиб­ло, у Гвидона Бажукова в скворечнике, еще у одного. Снегу в мае неожиданно много навалило. Я по лугам прошел - много ту­шек птичьих видел, пух, перья от них, это мыши уже обработали. Наши-то птицы остались, корольки, синицы, снегири, по­ползни, с ними ничего не случилось, а вот с перелетными - беда. На моей памяти так уже было. Дрозды погибли. Печаль­но».

Дальше Леонид Иванович рассказал нам про сизых голубей, которых раньше в Подчерье не было, про ворон. Кстати, три из них нынче остались на зимовку в Подчерье, пережили зиму на свалке.

«Я много чего испытал. Жизнь прохо­дит. Но так хорошо, как в лесу, мне никог­да не было. Об одном сейчас жалею - из-за болезни не могу на лыжах пробе­жаться по лесу. Вот бы туда, чтоб поды­шать».

О птицах написано у местного орнито­лога-любителя много материалов. Когда-то посылал он свои заметки, от руки переписанные, в «Комсомольскую правду», Василию Пескову. Ответ пришел, где ма­ститый писатель советовал коллеге, что­бы печатался он лучше в местной прес­се. Испугался, понял Леонид Иванович. С той поры и посылает Мезенцев записки в районную газету. Недавно на респуб­ликанском радио по материалам Леони­да Ивановича подготовили цикл пере­дач на коми языке. После этого он слег­ка загордился: «Сыктывкар больно пере­хваливает. Боюсь, испорчусь».

За свою 65-летнюю жизнь несколько профессий попробовал Леонид Иванович: дояром был много лет («Доярки у меня выходные имели»), десантником по охра­не лесов. Однажды взяли его с дояров, отправили строителем - неделю топором махал. А надо сказать, руки у дояра дол­жны быть гладкими, «как у дамы», заметил Леонид Иванович. После топора-то руки стали шершавыми, и когда он вернулся к своим коровушкам - то-то им не по­нравились его руки, одна корова так осер­чала за его мозоли, что поддала копытом подойник, тот так и влетел в окно. Рабо­тал он секретарем в различных комисси­ях: ликвидационных, по назначению кол­хозникам стажа. Везде работать было интересно. «Любопытным был», - делает резюме Мезенцев.

В 1958-59 годах рыбу ловил в колхозе, бригадой. Двое с той бригады уже оста­лись, он да Иван Афанасьевич Мезенцев, остальные рыбаки поумирали в разные годы.

Писать в разные издания начал Лео­нид Иванович давно. В 1961 году, в хру­щевский период, написал в Москву, жало­вался на то, что выселили семью из Сол­дат. Но быстро понял, что это бесполез­но. Писал в «Югыд туй», выходившую на коми языке газету, с юных лет писал в печорскую газету «Ленинец». В «Ленин­це» работал тогда Серафим Филимоно­вич Пыстин, а раньше он в Горт-еле слу­жил учителем, потом уехал в Сыктывкар, стал там в газете работать. С ним Лео­нид Иванович сотрудничал. Помнит он и Михаила Степановича Пыстина, фронто­вика, был он редактором в «Ленинце», с ним в Печоре познакомился Мезенцев. Пыстин, помнится, подбадривал его, в при­мер другим ставил. Помнит и Леонида Карасева, семья которого жила в Лемтах, а потом подалась в Печору, и там Леонид стал сотрудничать с городской газетой. Писал Леонид Иванович в «Красное знамя», «Югыд туй» о лентяях и тунеяд­цах, в «Ленинец» - о недостатках, писал про власть, о том, что неправильно навоз вывозят. Приехали из газеты, взялись не за лентяев и невежд, а за самого писате­ля. Больше он о недостатках старался не писать: «Понял, что об этом писать тяже­ло». Он знает не понаслышке о том, ка­ким тяжелым бывает хлеб у газетчиков, как горек он, бывает, подчас. Поэтому на всю жизнь зауважал всех журналистов.

О звездах журналистского труда знают все, а вот о терниях - единицы. И те шипы, с которыми мы в своей профессии стал­киваемся чуть ли не каждый день, не ми­нуют и Леонида Ивановича: порой ему высказывают свои претензии люди, о которых он пишет, порой - их родствен­ники, порой - просто делают замечания его же односельчане: « А я скажу, - горя­чится Леонид Иванович, - ты сам попробуй, напиши, тогда и говори. Оно ж, когда наболит, само льётся».

В районную газету «Сияние Севера» стал он писать с тех пор, как узнал об ее существовании. А было дело так. Летом, на сенокосе, сели они с Григорием Ива­новичем, что на год старше Леонида Ива­новича, в лугах, пообедать. Развернул га­зету сотрапезник, в которую хлеб был за­вернут. «Что за газета?» - заинтересо­вался Мезенцев. «А новая, теперь в рай­оне выходит», - сказал сосед. Не долго думая, послал Леонид Иванович свою пи­санину (так он в разговоре часто называ­ет свои материалы) в районку. Назвал статью «Пора золотая» - так в песне од­ной звучало. Стал ждать. Но в газете, на­печатав вскоре материал, название слег­ка переиначили, назвав «Золотая пора». Но Леонид Иванович не обиделся - про­фессионалы, им виднее.

Кстати, он до сих пор не высказал нам, работникам газеты, ни одной претензии (сплюну через плечо, чтоб не сглазить). Хотя, бывало, и правили мы его материа­лы. И названия меняли. На редкость не­злобивый автор. Один материал, помню, месяц готовили, правок много внесли, перекроили весь нещадно. Долго пере­живала: вдруг, что не так вышло. Но Лео­нид Иванович успокоил - все нормально. «Мы с вами на одной волне живём, всё чувствуем одинаково, - сказал он мне так, - я всё знаю, я чувствую это. Вы меня не обидите». Ну, отлегло от сердца - мучает, если что не так. За свою «писанину» бо­леешь, а уж за чужую!

«Что сказать мне о жизни, Что оказалась длинной?». Это Бродский. Не читал его Мезенцев. Но всё же, что он может ска­зать о жизни сейчас, на пороге своего 65-летия? Пережив многих родных и близ­ких, бывших одноклассников-ровесников, пережив дочь? Что сейчас у него оста­лось? Дом, дети, внуки и правнуки, двор с погибшим деревом, охотничий пес Тарзанка, два кота и кошка, пенсия в 1800 рублей, товарищ по охоте, книги, вера, пи­санина, медаль «Ветеран труда», 39 лет трудового стажа: «Несколько лет стажа потеряно, восстановить не могут, трудо­вую книжку потеряли». Есть огород: картошка-моркошка, зелень, редька, свекла.

Есть проблемы: «Дров дают пять кубо­метров. А этого мало, надо 15 кубов. По­купаю со стороны, собираю гнилье в кус­тах. Это первая проблема». Вторая - бо­лезни донимают: «Болею от нервов. Как дочь умерла - немного духом упал».

Есть газеты: «Нашу районку мне выпи­сывают, спасибо. А вот сколько лет «Комсомолку» читал, теперь не могу выписы­вать, дорого». Есть радио: «Слушаю Вик­тора Татарского. Вот еще передача «В нашу гавань заходили корабли» была, Кира Петровна Смирнова вела. Очень я любил слушать. Радио бесценно. Однаж­ды сократили на час, а там утром кон­церт был. Мы, сельские, рано встаем, и нам концерт нужен в пять часов утра. Мы писали об этом. Включили. До сих пор люди благодарят. Радио удобно: чем-то занимаешься и слушаешь, узнаешь мно­го нового, а сам рукодельничаешь. А те­левидение смотреть - только время уби­вать».

Избушка есть в лесу, почти новая: «Сам построил. Душой тогда был молод. До избушки идти 2 с половиной часа ско­рым ходом. Сила была: женщину одну по­любил, сильно, как никого никогда не лю­бил. Вот 9 километров после целого дня работы пешком к ней каждый день вече­ром бегал, а утром обратно - так любил». Не сладилось. Один теперь Леонид Ива­нович: «Так и живешь, понурив голову, без жены».

Потому и завел живность - Фому, Ерему и Машук. С ними весе­лее.

Есть у него река Подче­рье, пожалуй, самая чистая в мире, по мнению Леонида Ивановича, река. Есть при­рода, «без которой тесно, плохо, душно Леониду Ива­новичу. Есть книги, поэзия, русская литература.

В Подчерье многие кли­чут Мезенцева корреспон­дентом или писателем. Он не обижается, ему даже приятно. О многом мы по­говорили с нашим писателем за эти часы, которые пролетели незаметно: о русских писателях и об отношении Лео­нида Ивановича к русским вообще, об об­щеславянской культуре и о проблемах финно-угорского мира, о слиянии сла­вян и финно-угров, о вопросах стихосло­жения и нюансах грамматики, о дровах и кроликах, о плохой дороге в Подчерье в частности и о смысле жизни в общем... Но вижу - устает Леонид Иванович от наших умных разговоров, ослабевает, все же болезнь тяжкая точит силы. На про­щание задаю ему вопрос, который давно интересует: «А вот, Леонид Иванович, ка­жется мне, родись вы в другое время и в другом месте - стали бы вы непременно настоящим писателем, не правда ли?»

-Жизнь ценить начинаешь, когда заболе­ешь. Не родись я в лесу - стал бы писате­лем, наверное. Но жизнь у каждого - своя. Сейчас только понял, как сложно жить. Но ведь без плохого - нет и хорошего, все должно быть, все надо пережить, перечув­ствовать. Где родился - там и хорошо, мне все здесь дорого, все за сердце берет. Са­мые красивые места у нас. В лесу все на виду, ничего не скроешь. В лесу я живу, а здесь мне тесно. Теперь я чувствую ста­рость. Но если бы жизнь с начала начать - ничего не стал бы в ней менять. Пусть бы оно все так и было. Пусть».

...Подъехал на машине Андрей. Прово­жать нас вышли Леонид Иванович, Алек­сандр с Татьяной Харитоновной, Фома с Еремой да Машук. Беспокоился Тарзанка, полаивал. И было от чего. Погода из­менилась - хлопьями пошел снег, усилил­ся ветер. Расцеловавшись на прощание, сели мы в машину. По деревенской до­роге медленно шли три рыжие лошади.

Г.БОЧАРНИКОВА.

В названии, статьи использована стро­ка из стихотворения Б.Пастернака «О, знал бы я, что так бывает...» (1931 г.).

«Сияние Севера», 12 апреля 2003 года.